И я там был - Страница 76

Ученики! Директор дал приказ:
Поймать училку и выбить правый глаз —
За наши двойки и колы.
За наши парты и столы,
За наши булочки и пирожки!

«Потому, потому что мы пилоты», «Пора в путь-дорогу» – и опять «Соловьи». Эх, хорошо нам пелось в тот вечер! Ведь и песни-то какие роскошные, почти все. Потому что их и сочиняли в оные времена, и пели – от души. Желая и находя в безумной жизни человеческое содержание.

7

В песнях Давид толк понимал и за собой числил несколько достижений: какую-то старинную советскую футбольную песенку, весьма в свое время популярную (посмеиваясь), и особенно из «Слоненка-туриста», из детской этой прелестной сказочки – «Цик-цик-цуцик» (гордясь).

Я все приставал, чтобы он выделил мне специальный текст для озвучания – он снизошел и подарил:

Печечка залепетала.
Что она мне нашептала?
Жарким шепотом ольхи
Нашептала мне стихи…

Я придумал простенькую мелодию, в мажоре, зато удобную для двухголосия, в терцию, и мы с дочерью моей Наташкой неоднократно ублажали Давида приятным дуэтом. Правда, по привычке либо традиции Давид поставил над этими стихами посвящение такое: «Ю. К.» – и я все время испытываю легкое недовольство, так как среди близких его знакомств имеется и Юрий Карякин. Вполне может расшифровать в свою пользу.

Послушал Давид на пластинке песенки, сочиненные Геной Гладковым на мои стихи для фильма «Обыкновенное чудо» (по Шварцу, Марк Захаров снял). Несколько раз заводил и очень смеялся над монологом Андрея Миронова (в роли министра-администратора), когда он рассказывает, как вошел к принцессе, поклявшейся застрелить первого встречного:

Пальнул я в девушку,
Пальнул в хорошую,
По обстоятельствам,
А не со зла, —

этакий расхлябанный фокстротик. Я даже несколько огорчился: все-таки не самый лучший номер. Другие не в пример красивше.

Давид говорит:

– Другие красивше, но я так тоже умею. А так – не умею: «Пальнул я в девушку…», – и залился.

Моих крамольных он не любил. Он их называл «палитицкие». Это словечко из давнего его воспоминания. Когда-то он был известен немногим, и то как переводчик. Ради хлеба насущного переводил он не только талантливых. И вот прибыл как-то в Москву недавно переведенный им акын и, поселившись в люксе роскошного отеля «Украина», призвал к себе Давида.

В беседе с ним акын, в частности, изрек следующее:

– Стихи бывают какие? Стихи бывают: лирицкие, палитицкие и худозственные. Хороший поэт должен уметь всякие стихи. Я умею.

– Вот и давай, – говорит Давид, – пой мне лирицкие и худозственные, а палитицких не надо.

Но я таки достал его однажды – спел ему свою «Матушку Россию» и был похвален.

– Давид! Так ведь это же политическая!

– Нет, это художественная песня!

При этом текущий политический момент его всегда и очень живо интересовал, и Володю Лукина, который «был вхож», расспрашивал всегда подробно и пристрастно. На Ганнибаловом валу немало было и поведано, и обсуждено. Давид именовал Володю «профессор Лю Кин» – во-первых, потому, что тот специализировался на «Тихоокеанском регионе», а во-вторых, был похож на китайца до того, что нас с ним в нашем родном Московском педагогическом в свое время путали.

8

Он любил классическую музыку, знал ее хорошо, на концерты ходил и нас зазывал, бывало.

Послушали Пикайзена, выходим, я Давиду говорю:

– Тут приехала какая-то банда из Тбилиси, рок-группа, в программе песни битлов, – пошли?

Давид засмеялся:

– Знаешь анекдот? Среди ночи муж внезапно является из командировки. Жена – туда-сюда, спрятала любовника в свой туалетный шкафчик с парфюмерией. Ну, муж повертелся, пошнырял – уехал. Жена отпирает шкафчик, оттуда вываливается кавалер, зажавши пальцами нос, и шепчет: «Умоляю: кусочек говна!»

Однако слушать группу не пошел и, как выяснилось, не зря: кусочек оказался порядочной кучей…

Особенно нравилась ему Седьмая симфония Шуберта. В стихах однако написано: «Шуберт. Восьмая».

– Но имеется в виду Седьмая, – сказал Давид.

– А тогда почему же?

– А для благозвучия.

И в самом деле: какие еще возможны варианты? «Шуберт. Шестая» и «Шуберт. Седьмая» – оба хуже. Еще имеется: «Шуберт. Вторая» – но это слишком далеко по номеру. Как уже было сказано, благозвучием Давид дорожил и, как видите, предпочитал его достоверной информации. Мастеру можно.

Да, замечательно хозяйничал он в своем поэтическом хозяйстве, вольно, с удовольствием, и все ему было по плечу, и озорничал как хотел – потому что плохо, нескладно у него получиться просто не могло. Вся эта история с Юлием Кломпусом… Я иной раз думаю, что «Инга Ш.» объявилась у него исключительно из-за рифмы «ингуша». Хотя нет! Пожалуй, сначала была все-таки Инга, а уж потом – о, нечаянная радость! – можно вчистую рифмовать с «ингушом»! Какое оказалось богатое имя!

Что же до блистательной коллекции самоваров, то (гордо):

– Кроме тульского. Остальные все выдумал.

Вот не знаю, что он думал о нашем авангарде. О, наш авангард! Как это один из них выразился о Пастернаке с Мандельштамом? «Для своего времени они были стилистически продвинуты дальше других». Чего я лично о нашем авангарде никак не скажу. Вбок, вкривь, влево-вправо – но не дальше. Теорию знают, историю изучили, формой овладели – но уехали от натуры. Без натуры же ни стиля, ни поэзии нет. Изобретательство разве что. Поэт и ветеран Демидыч уверенно говорит: «Я такие стихи километрами могу писать». И тут я Демидычу верю больше, чем когда он про водку говорил. От Давида я подобного не слышал, но он-то имел все права на такое заявление. С такой натурой (и культурой) можно все попробовать, во все игры поиграть. Он и играл все время. То в элегию его потянет, то в балладу. То книгу о рифме напишет, то комедию сочинит. То стихотворный диалог четырехстопным хореем, вставляя ремарки в размер. И это я только о жанрах. А если еще о технике, о словаре, о «стилистической продвинутости»…