Событие немедленно стало общеизвестным в московских кругах, а следующий визит Чека – абсолютно предсказуемым. Что влекло за собой теперь уже абсолютную необходимость немедленной самоочистки.
И что же? Король остался Королем. Он не вывез ничего – а всего лишь убрал из поля зрения самую крамольную крамолу и оставил на поверхности литературу лишь слегка подозрительную, вроде писем Короленко к Луначарскому. «Они, конечно же, подумают, что я почистился, – рассуждал наш психолог, – и вглубь не полезут, а писем Короленко мне не жаль, тем более что это вторые экземпляры на машинке, а у меня, слава богу, они имеются на хорошей бумаге в типографском исполнении».
– И ты можешь смеяться, – закончил рассказ Гуревич, – он и тут он оказался прав. Сразу после Нового года командир с командой таки пришел, предъявил свежую книжечку, окинул поверхностным взором экспозицию, сказал, посмеиваясь «ну вы, разумеется, почистились» и удовольствовался письмами Короленко.
Закончу и я свое повествование о трех скандалах за полтора часа, потому что от него уже наметилось и зовет за собой огромное ответвление под названием «Друг наш Гуревич» – но оно выходит такое огромное, что не может быть продолжением «Скандала», разве что «Скандал» может стать его прологом, а зачем? Каждой истории свое повествование.
Окидывая взором географию своей прозы, сразу замечаю крупные пробелы: не хватает раздела «Мой любимый Малый» (так именуется туземцами город Малоярославец, где я провел все свое детство-отрочество) и очерка «Мой незабвенный Ташауз» – это город в Туркмении, где начиналась моя юность (8—10 классы), переехавшая затем в Москву. Но там она была совсем другая.
Ну и конечно. Мерещится некий мой персональный садок, наполненный рыбками разной величины и окраски: «Норильск неповторимый», «На Ниагаре», «Киевский майдан в марте 14-го», «Китовая охота на Аляске» и т. п. У каждого человека свой садок.
Вопрос: да уж так ли обязательно знакомить публику с его содержимым?
Ответ: совершенно необязательно.
– А тогда зачем?
– Руки чешутся.
– Отчего бы это?
– Ну не знаю… Может быть это естественная для человека жажда бессмертия? Или простое понятное чувство: чтоб добро не пропало. Ведь это только представить себе: сколько разнообразного и невостребованного добра унесли с собой в сырую землю тысячи людей – навсегда. Только потому что не нашлось никого, кто бы сумел или догадался вовремя их расколоть!