И я там был - Страница 92

В конце вечера Коган спросил у Мариуса Делюсина, не хочет ли тот поделиться чем-нибудь из своего богатого диссидентского прошлого. Тот не захотел. Хотя Мариус был весьма заметной фигурой в крамольных московских кругах, и уж конечно, было ему что вспомнить. «Король самиздата» – так называли его в свое время, и он скромно не отрицал. (Боже, неужели пора разъяснять читателю это слово, похожее на удар хлыста: «самиздат»?)

Однако на сей раз он решил скромно отмолчаться, но тут возник Гуревич:

– Позвольте я! Я расскажу про Мариуса! – вскричал он, поднимаясь с места и порываясь к президиуму. – Это шикарная история!

Тут вскочил и сам Мариус.

– Нет! Нет! Не надо! – возопил он. – Не надо ничего про меня рассказывать! Я тебя об этом не просил и не надо! Знаю я, как ты расскажешь!

– Да нет, нет! – замахал руками Гуревич. – Ты что? Я же расскажу что-то хорошее, ты увидишь! Только хорошее, ничего другого!

– Знаю я, какое хорошее! – продолжал выкрикивать Мариус. – Нет уж, лучше не надо! Я не хочу! Не хочу!

– Ну жаль, – развел руками Гуревич. – Жаль, конечно. А история шикарная, честное слово! – посетовал он, обращаясь к залу. – Такая история и зря пропадает. Может, ты сам расскажешь?

– Не буду я ничего рассказывать! – продолжал бушевать Мариус. – Не желаю я ничего рассказывать!

– Ну хорошо, хорошо, – завершил дискуссию Коган. – Не хочешь, не надо. В другой раз расскажешь, без Гуревича.

В основе раздражения Мариуса лежало его недавнее возмущение поступком Гуревича, который Мариус счел неприличным.

Жил-был такой активный человек Володя Тельников, посидевший за свою антисоветскую активность и не прекративший ее после освобождения. Над ним навис новый арест, и он ускользнул от него, по израильскому вызову, в Англию, причем сходу таки оказался в Израиле в качестве корреспондента Би-би-си на фронтах войны Судного дня, то есть, значит, осенью 73 года.

Впоследствии зигзаги его дорог вынесли Тельникова в ряды православного воинства, и он резко отмежевался от бывших соратников по Сопротивлению.

Но вот он скончался. И наш Гуревич, хранитель святой памяти о героях диссидентских войн с кремлевскими ящерами, конечно же, озаботился срочной задачей опубликовать некролог. Невзирая на разрыв Тельникова со славным прошлым, все-таки отметить его героический след, в этом прошлом оставленный. И Гуревич кинулся обзванивать возможных авторов некролога, благо сам за перо брался крайне редко и только в тех исключительных обстоятельствах, которые описываются формулой «если не я, то кто?». Он дозвонился до разных людей, знавших Тельникова (Елена Боннер, Наташа Горбаневская и Мариус в их числе), и каждый по-своему тепло вспоминал покойника и что-то о нем рассказывал интересное, но писать никто не взялся, сославшись каждый на свою причину. А время подпирало, некрологи надолго не откладываются, и, таким образом, наступили именно те обстоятельства для Гуревича, когда «если не он, то кто?». И он сел и написал.

Путаясь в придаточных и не всегда согласуя сказуемое с подлежащим, он кратко изложил жизненный путь Тельникова, особо выделив диссидентскую часть, говоря о которой, он своими словами пересказал все те случаи и эпизоды, которые услышал от тех, кого обзвонил. И всех их, не спросясь, взял и подписал под некрологом, справедливо полагая их своими соавторами. Опубликованный текст выглядел хоть и не очень уклюже, но трогательно. Так что Мариус был единственным из насильственно подписанных, кто возмутился самоуправством Гуревича, справедливо полагая, что, прежде чем подписывать, надо спрашивать разрешения, тем более что под таким текстом он, Мариус Делюсин, в жизни бы подпись не поставил. Рассмотрев обе справедливости, Михайлов все-таки взял сторону Гуревича, исходя более из сути события, чем из формы. Поэтому порыв Гуревича сообщить собранию о Мариусе «что-то хорошее» был кроме прочего искренним желанием устранить возникшее недоразумение, но рана Мариуса оказалась слишком свежа.

Уже возвращаясь с вечера вместе с Гуревичем, Михайлов спросил, что за шикарную историю собирался он поведать.

Дело было в канун Нового года, в начале 70-х. По Москве шли обыски, дошла очередь и до Мариуса. «Король самиздата» был по-королевски беспечен: его полки ломились от крамолы – и в виде обычного пишмаша или ротапринта, и в обличии брошюр и журналов производства ФРГ, и в форме солидных томов американского издательства «Ардис». Ясно было и слепому, что до такой сокровищницы неизбежно доберутся, и, следовательно, надлежит хорошенько почиститься, то есть сплавить в надежное место хотя бы опасные вещи, за которые можно и срок схватить, вроде авторхановской «Технологии власти». Великолепный Мариус охотно соглашался и ничего не делал.

И к нему пришли. К тому времени уже немало было скандалов по поводу беззаконных вторжений и бесцеремонного обращения слуг закона с его противниками, так что чекисты получили указание строго соблюдать форму и как могли соблюдали. Вот и теперь вошедший во главе команды чин первым делом отрекомендовался и в подтверждение сказанному протянул служебную книжечку. В которую Мариус немедленно впился, стремясь найти в ней соломинку, за какую ухватиться.

И нашел!

– Ваше удостоверение недействительно, – официально объявил он офицеру и ткнул пальцем в угол книжечки. – Его срок истек.

– Как срок истек? – ахнул командир и тоже впился в соломинку. Оказалось, да, истек. Позавчера.

Командир стоял, обомлевши, переводя взор с книжечки на Короля и обратно. Происходящее настолько изумило его, что он забыл о преимуществе Права силы над Силой права. Когда все время Целесообразность прикрываешь Законностью, в какой-то момент, наверно, можно и перепутать. И он, чекист, козырнув, извинился, пообещав исправить ошибку, а уж затем только явиться с визитом вновь и, поздравив с Новым годом, удалился, не уставая поражаться иезуитской находчивости государственного преступника.